После 17 лет молчания Лена — одна из пленниц Скопинского маньяка — решилась на интервью.
В отличие от другой пленницы Кати, которая прорабатывала свою травму, рассказывая о пережитом ужасе, Лена молчала.
Ей было больно — невыносимо больно — возвращаться в тот ужас, пусть и не наяву, а в воспоминаниях.
Эту боль, в которой Лена живёт и по сей день, невозможно не прочувствовать.
Эту боль — не подделать, не сыграть и, наверное, не преодолеть.
Эта боль настолько сильна, что выходит за пределы экранов, в которые мы все сейчас таращимся, и заполняет собой пространство уже вокруг нас — людей, не имеющих, казалось бы, никакого отношения к трагедии девушек.
И вот мы — совершенно посторонние люди — уже разделяем эту их боль, и впускаем её в свои собственные сердца. Не можем не впустить.
Просто потому, что мы — люди.
Честные или не очень. Щедрые или жадненькие. Великодушные или завистливые. В данном случае, это неважно.
Все эти и другие наши характеристики, изменяемые на протяжении жизни или даже в течение одного дня, отходят на второй план. На первый же выходит то, что составляет суть практически каждого и каждой из нас, а именно: человечность.
И именно эта самая человечность позволяет нам всем сделать единственно правильный выбор в данной ситуации: встать на сторону Лены и Кати и заклеймить того, кто их истязал: насиловал, морил голодом, бил резиновым шлангом и травил газом на протяжении почти 4 лет.
Из воспоминаний Кати:
Пришел Виктор. Он был достаточно высокого роста, среднего телосложения, с большими и какими-то грязноватыми руками.
— Ты еще не разделась? — удивился он.
— Зачем? — я сделала вид, что не понимаю его.
— Как зачем? Т рахаться будем!
— Я не хочу! — слезы сами полились из глаз... — Отвезите нас домой! Где Лена?!
Но ответа не последовало. Он молча вышел из гаража. А через минуту туда зашел Леша. Мужчина приблизился ко мне и слегка ударил по щеке.
— Если сейчас ты не разденешься и не сделаешь, что тебе говорит Виктор, я отпущу собак, и они вас загрызут.
На момент заточения Катя была девственницей. Лена родила в подвале двоих детей, третий ребёнок родился мёртвым.
В тот страшный вечер Мохов опоил их снотворным, изнасиловал и запер в подвал на 6 метров под землёй. Три года изверг продуманно, старательно, целенаправленно рыл подвал, чтобы потом четыре года калечить там девчонок.
Из воспоминаний Кати:
Сны мне снились нечасто, но один я запомнила: бегу я навстречу своей маме, достигаю ее, тяну к ней руки и попадаю в ее объятия, ощущение маминого тепла было настолько отчетливым, что когда я проснулась, на секунды мне показалось, что то, что окружает меня сейчас — жуткий вымысел, а то, что я видела во сне, — реальность.
Прочитав отрывки из книги Кати, прочувствовав боль Лены, в которой она живёт и сегодня, вы считаете допустимым устраивать хиханьки с их мучителем у всех на виду?
Что, по-вашему, испытали Лена и Катя, увидев довольные рожи ведущей и маньяка, с огоньком обсуждающих его сексуальные предпочтения и позы, в которых он измывался над ними?
Повторю: Кате на момент заточения в бункер было 14 лет, Лене — 17.
Непринуждённые хиханьки с маньяком — это, по-вашему, и есть журналистика?
Вот как на этот вопрос ответила та, кто эти хиханьки, собственно, и устроила:
Посмотрев это видео, вернитесь, пожалуйста, в видео, в котором Лена рассказывает о пережитом ужасе. Пересмотрите его.
Сравните выражения лиц этих двух женщин, рассказывающих об одной и той же истории, но под разными углами.
Одна — под углом той, кто её проживала в сыром, тёмном бункере, насилуемая и избиваемая вновь и вновь.
Другая — под углом избалованной донельзя дочурки мэра, которая в то время, когда маньяк измывался над девчонками, протирала лобком лобное место дома 2 и скакала гламурной страшилой по тусовкам Москвы.
Сдаётся мне, что женщина на втором видео — никакая не журналистка, а тот самый редкий человек, который не способен к эмпатии.
Мохов ведь тоже не способен. Вот и встретились два неспособных: обсудили, поржали. Не, нуачо?
Даже когда эта женщина старается эту самую эмпатию изобразить, получается как-то неуклюже, неловко и жутко наиграно.
Вот с маньяком она веселится искренне, понимает его. В коллаже сверху мы наблюдаем совершенно не поддельную эмоцию на её некрасивом лице.
А вот в те моменты, когда нужно выразить сочувствие, человечность, на лице этой бездушной бабы застывает какая-то глупая, пошлая гримаса. Как сказал бы Станиславский: «Не верю». В коллаже видите? Вот она.
Похоже на правду? Как таких в народе называют?
ссылка
Лена заговорила.ЛЕНА МИРО (Прочитано 1650 раз)