Когда я окончила школу, мама продала нашу дачу. Я бы не сказала, что это был роскошный дом со всеми благами цивилизации, скорее наоборот! Небольшой щитовой домик, который отец в свое время собрал как конструктор по схеме, но он был все же таким уютным! Я так любила там бывать!
Как положено у нас в стране, на эту дачу мама свозила все вещи, ставшие ненужными в квартире: старый ковер, сломанную стиральную машину, ламповый телевизор «Старт», вышедший из моды сервант, лишние книжные полки, на которых еще сохранились старые наклейки от жвачек (их мы с трудом доставали в позднее советское время). На чердаке складировались и мои игрушки: плюшевые зайчики, потрепанные куклы, детская фарфоровая посуда, кубики, машинки, учебники и альбомы с фотографиями. Господи, какого только хлама я там не обнаруживала, но всегда копалась в нем с удовольствием. Это как встретиться с друзьями детства!
Бывало, залезу утром на чердак, заиграюсь в безглазых зайцев и безлапых медведей, а мама понять не может, где ребенок. Однажды, когда меня оставили на даче с тетей, которая о моей привязанности к чердаку вовсе не знала, вышел форменный переполох, едва не стоивший маминой сестре психологического здоровья.
Я, как водится, после обеда, пока тетка мыла посуду, тихонько поднялась по лестнице к своим покалеченным любимцам — мишкам и зайчикам — и давай играть. Потом соорудила что-то вроде домика из нескольких пыльных чемоданов и пропахшей плесенью бархатной скатерти с кистями, чтобы плюшевой братии было где ночевать. Разумеется, первым делом сама забралась в укрытие, потом затащила внутрь игрушки да так — в обнимку с ними — и уснула.
Тетка домыла посуду и пошла во двор посмотреть, чем я там занимаюсь, а меня во дворе нет. У нее, разумеется, паника, поначалу легкая: может, спрятался где ребенок. Стала меня звать — ни ответа ни привета. Тетка бросилась за калитку — в дачный поселок. Никто меня не видел. Тут уж началась самая настоящая паника. Всяких маньяков тогда еще не было, про педофилов слыхом никто не слыхивал, однако прочих опасностей вполне хватало. Например, пруд, к которому мне строго-настрого запрещалось подходить.
Тетка и несколько вызвавшихся ей помогать соседей бросились к водоему и — о, ужас! — на берегу нашли мою крошечную пластиковую куколку. Не с чердака — новенькую, целехонькую. Я ее выронила за пару дней до описываемых событий, когда с папой на пруд ходила ловить рыбу, да и позабыла. Тетка, ясное дело, сразу чувств лишилась, а один из добровольцев — наш сосед дядя Петя — бросился к дому председателя дачного кооператива звонить в милицию: только там был телефон. По счастью, не добежал.
Пробегая мимо нашего дома, узрел у калитки меня. Я за несколько минут до того проснулась в своем укрытии на чердаке и решила сходить узнать, куда подевалась тетя. В общем, все кончилось вполне благополучно, меня почти не ругали, тетю привели в чувства. Правда, очнувшись и убедившись в том, что я не утонула, та первым делом сделала заявление о том, что с этой «оторвой» (со мной, то есть) она сидеть больше не будет даже за годовое жалование академика. Я не возражала: тетка была довольно занудной особой.
С чердаком были связаны и романтические переживания — не скрою. Однажды, будучи уже 20-летней барышней, я нашла там дневник, который вела в 13 лет. Первая любовь, ссоры с родителями, которые не понимали нежных подростковых чувств, мечтания о прекрасных рыцарях — такого в моей писанине можно было обнаружить с избытком. Много было и бесхитростного восторга, затаенного ожидания чего-то большого и светлого. Так грустно стало и вместе с тем тепло на душе и уютно. Я даже слезу пустила от нахлынувших чувств. Спустилась в дом, глаза красные, в прихожей столкнулась с папой. Тот напугался, невесть что подумал. Потом, узнав, в чем причина моих слез, долго ворчал: мол, с ума с тобой сойти можно, так престарелого отца в гроб не долго вогнать. Впрочем, возмущался папа от силы минут пять, потом отправился подрезать яблони.
Все детство я любила приезжать на дачу. Летом здесь собиралась большая и веселая компания ребятишек, и чего только мы не вытворяли вместе! С соседями нам, кстати, тоже повезло. Со всех сторон нас окружали доброжелательные, молодые и веселые люди. Семьи с детьми моего возраста. Родители частенько приглашали их на шашлыки и прочие радости дачного быта. Женщины делились друг с другом рассадой и дарами огорода, мужики вместе ходили на рыбалку, а тихий сосед — упомянутый выше дядя Петя — радовал всех вечерами игрой на баяне и удивительно красивым баритоном.
Мужчина он был видный и, как поговаривали, давно расставшийся с женой, так что наши незамужние дамы наперебой старались угодить ему пирожками и вареньем. Тихими летними вечерами мы с семьей садились на веранде пить чай, это была незыблемая традиция. Накрывали круглый стол старинной скатертью, выставляли конфеты, баранки и вазу с клубникой. Иногда мы с мамой пекли пирог с вишней или ревнем. Удивительное было время! А больше всего я любила час, когда мы с мамой оставались в ночной полутьме вдвоем, отправив спать отца и брата. Говорили о самом сокровенном: она вспоминала молодость, я рассказывала ей о девичьих сердечных муках.
Вот в такой вечер, вернее, в такую ночь и случилось то, о чем, собственно, я хочу поведать. Разговор тихо шелестел под аккомпанемент позвякивающих чашек, пахло яблоками и ватрушками, и вдруг раздался скрежет, словно кто-то гвоздем проводил по стене или, скорее, по металлическому листу кровли. Отвратительный, надо сказать, звук.
На секунду мы замолчали, прислушались, но тут же продолжили прерванный разговор, решив, что это у кого-то из соседей на ночь глядя какие-то хозяйственные мероприятия: может, кто грабли или лопаты в сарай затаскивал да о дверь задел. Закончив неспешную беседу — как сейчас помню, речь шла о моем поступлении в пединститут, — разошлись по комнатам спать. Но мне уснуть так и не удалось.
До утра я слышала, как вокруг дома кто-то ходил и царапал стены, потом даже постучал ногтями по стеклу. Сказать, что было страшно, — ничего не сказать. В пять часов, когда уже светало, я услышала из маминой комнаты: «Ну-ка, пошел вон! Сейчас с ружьем выйду! Дмитрий, подай двухстволку!» Дмитрий, мой папа, никак на эту отчаянную реплику не отреагировал, только засопел громче. Да и на что тут реагировать? Ружья у нас никогда не водилось.
Я поднялась, заглянула в родительскую спальню и спросила у мамы: «Кто это там?» Мама пожала плечами, потом встала и прошлась до входной двери проверить замки. Замки были заперты. Растолкали отца. Тот сперва не верил нашему сбивчивому рассказу, чесал взлохмаченную со сна голову, зевал. Потом подошел к окну и гаркнул в едва обозначившийся рассвет: «Пошел прочь, болван! Не то собак велю спустить!»
Это было до того комично — мой папа, советский инженер, в роли помещика-самодура, — что мы с мамой невольно прыснули со смеху. Собак он спустит! Да еще не сам спустит, а псаря кликнет, чтобы тот спустил. Посмеялись, в общем, но потом снова тревожно стало. Ну кто может бродить ночью по дачному поселку? Впрочем, звуки на улице прекратились. Не знаю, испугался ли шатун папиного окрика, но все же ретировался. Папу отправили досыпать в маленькую комнатку — ближе к входной двери, а мы с мамой, обнявшись, попытались уснуть в ее постели, рассудив, что если бы это был вор, он не стал бы шуметь, привлекая внимание.
Те же звуки раздались следующей ночью. Тогда я уже не выдержала и, прокравшись на второй этаж, попробовала выглянуть с крошечного балкончика на улицу. Однако никого разглядеть мне так и не удалось — даже при свете фонарика, который я специально захватила. Но кто-то совершенно точно скребся в дверь. Было в этих звуках что-то леденящее кровь, правда, не могу объяснить, что именно.
Утром, накрывая завтрак во дворе на сколоченном папой столе, я заметила, что с соседского участка доносится противный запах — да что там, просто вонь! Мама тоже стала принюхиваться.
— Что за гадость! Кошка у Петра сдохла, что ли? — пробормотала она.
— Да уж. Всякий аппетит пропал...
К вечеру запах усилился. Обсудив проблему с соседками, мама вызвала участкового. Тот приехал, прошелся вокруг дома дяди Пети, пытаясь заглянуть в окна, и вдруг застыл пред одним из них.
— Да, плохо дело, — покачал головой тучный милиционер. — Помер, кажись… Ну что ты скажешь! Нет бы в городе коньки отбросил, так ведь нет же, на моем участке.
— Что там? Что? — закудахтали возбудившиеся соседки.
— Что, жмурик там. Помер сосед ваш! Ключи есть у кого-нибудь?
— Ой, — запричитали женщины. — Да как же это? Такой молодой был мужик, хороший. И не пил совсем. А ключи только у хозяина были.
Когда дом, наконец, вскрыли, дядю Петю нашли на кровати без признаков насильственной смерти. Врач сказал, что у мужчины во сне отказало сердце, и он умер, ничего не почувствовав. И судя по всему, не один день назад.
«Что же вы раньше-то не хватились?! — сердился участковый. — Тоже мне, соседи! Пока труп не начнет разлагаться, не пошевелятся...»
Помню, я прижалась к маме и сказала: «Может, это дядя Петя скребся к нам в дом, пытаясь привлечь внимание к своей беде?» Мама шикнула на меня: мол, не говори глупостей! Но я почему-то была уверена, что так оно и было. И после его похорон, кстати, еще пару недель мы слышали те же леденящие душу звуки по ночам. Мне разонравилось бывать на даче. И судя по всему, маме тоже. Во всяком случае, осенью она объявила папе, что хочет дачу продать. Тот удивился, но спорить не стал: в конце концов, дача досталась маме от ее родителей в наследство. «Хочешь — продавай, ты же знаешь, я найду, где порыбачить», — отмахнулся отец. Официальной причиной объявили нежелание мамы проводить, как она выразилась, «кверху задом все лето». Но, думаю, что истинное объяснение всего – те таинственные звуки.
Скрежет в ночи (Прочитано 858 раз)