Долдон Иваныч

[ЛенкаБелка]

1

Долдон Иваныч



Касса на автовокзале — низенькая щель, амбразура, в которой виден лишь туго обтянутый платьем живот кассирши. Чтобы заглянуть в окошко, нужно согнуться в три погибели и выпятиться особым похабным образом: уж извините: по-русски говоря, стать раком.

И так всюду: в больницах, на почте, в присутственных местах. Прорезают окошки на уровне колен: чтобы посетители невольно отвешивали поясной поклон. Откуда это, с какого крепостного времени?

С такими сердитыми мыслями Зеня входил в междугородний автобус и располагался в удобном мягком кресле.

Вообще-то его звали Женя, Евгений Иванович. Но однажды по телевизору показывали фильм «Особенности национальной охоты». Там шепелявый, сюсюкающий финский актёр смешно искажал имя героя. И вот сначала коллеги, а потом знакомые переименовали Женю в «Зеню».

Очень остроумно. Дебилы. В смысле, не актёры, а знакомые — дебилы. Хотя и актёры хороши.

***

Автобус мягко тронулся. Хороший автобус, немецкий, высокий, поблёскивал красным лаком, как огромный леденец. Пешеходы поглядывали с завистью на пассажиров-счастливчиков. Может, им казалось, что это едут заграничные туристы. Зене тоже хотелось так думать о себе. Он даже зеркальные солнцезащитные очки нацепил — чтобы окончательно походить на заграничного туриста.

Ехать предстояло долго — три часа. В середине пути он сойдёт в своём городке, а автобус поедет дальше. Зеня откинул кресло и прикрыл глаза: покемарит часика полтора. И сразу над ухом щёлкнуло и взвыло радио «Шансон» — водитель врубил на полную мощность.

Вот тебе и цивилизованный автобус. За границей-то всё предусмотрено: кому нужна музычка — пжалте наушники. А другие, может, поспать в дороге хотят.

Хотя у нас, хэ-х! Оставь наушники в свободном доступе… Мигом стырят. Эх, народ!

Зеня взглянул на панель над головой: там весело светились и мигали разные зелёные и красные огоньки, штучки, регуляторы, тумблеры. Начал крутить всё подряд, пытаясь уменьшить звук.

— Я те покручу, — многозначительно пообещал водитель в микрофон. Он давно наблюдал за Зениными действиями в зеркале. — Самому ведь кой-чего откручу. Деятель.

Зеня отвернулся к окошку. Стоило платить за билет полтысячи, чтобы всю поездку его насиловали в жестокой, особо извращённой, противоестественной форме. Громким шансоном через уши насиловали. Всю дорогу обдумывал текст письма автобусному начальству — возбуждённо ёрзал, елозил.

И ведь остальные пассажиры сидят, терпят. Трусы. Терпилы. Быдлота.

Зеня полез в портфель, вырвал из блокнота листок. Пожевал, скрутил подобие берушей. Заткнул уши. Всё равно слышно.

Нет, ну не быдло? Ведь сидят все, злятся. Молча переваривают, психуют. На блатной этот шансон, на поклоны в окошки, на прущее отовсюду хамство. Молчат, наливаются злостью, а потом ка-ак плесканут накопленный негатив… Как рванёт русский бунт, бессмысленный и беспощадный.

Сам Зеня шофёру благоразумно ничего не сказал. Вообще-то ему нужно было сходить в середине пути, в посёлке немного раньше вокзала — остановка по требованию. Захочет шоферюга — остановится. Не захочет — топай ножками по обочине два километра до дома. Лучше не злить этого водятла.

***

Всё же он ухитрился вздремнуть. Когда открыл глаза — в проходе между креслами стояло новое лицо: светловолосая пассажирка. Вообще-то водитель не имел права подсаживать человека в пути, все места заняты. Но разве такой хлыщ упустит возможность урвать?

Вот вам и ещё грубое нарушение правил пассажирской перевозки. Водитель запомнил, что Зене скоро выходить. Получалось, он как бы уже занимал чужое место. Неприятно.

У ног женщины стояла большая сумка и сложенная детская коляска. У пожилой сердобольной пассажирки впереди на коленях появилась девочка лет трёх, вся в маму: тоже светловолосая, с бантиками. А матери место никто не уступил — молодая, не рассыплется.

Светловолосая стояла в профиль, держалась за вертикальный поручень. Девушка с шестом. Нет — с веслом. Такая вся статная, плотная, будто вылепленная из цельного куска гипса.

Зеня загляделся. Он любил таких женщин… корпулентных, сильных, в теле.

***

Раньше Зеня жил с одной. Жена не жена, потом она его бросила. Женщины любят внимание: чтобы им дарили обновки, побрякушки, водили куда-нибудь в кино или в ресторан. И чтобы под ручку вёл импозантный мужчина. А на Зене вечно клеёнчатая курточка с детским капюшоном и сиротская шапочка.

Зеня любил свою сожительницу. Хотя она была не в его вкусе, похожая на ящерку. Глазки блестящие, сама узенькая, изменчивая, юркая, в блестящих платьицах — не ухватишь. Когда Зеня представлял её в чужих объятиях, до того болело сердце — стонал и ухал.

Однажды подкараулил на улице, и ящерка благосклонно дала понять: если Зеня сменит имидж — она к нему вернётся. Он, не веря, счастливо заглядывал в её глаза, держал узкую лапку в своей, перебирал пальчики.

— Ну-у, — перечисляла она, — в тренде кожаные польта в пол. Дальше — Зеня, слышишь? — к пальту меховую шляпу. И ещё, сделай в доме ремонт… — вдруг, оглянувшись, вскрикнула, зло выдрала руку, вильнула хвостиком на сторону. Видать, ейный хахаль.

Как ящерка не понимала: тряпки — это тлен, прах, суета сует и всяческая суета. По космическим часам, человеческая жизнь — триллионная доля секунды. Тратить её на пыль, на труху, на барахло — неразумно, расточительно. Нужно спешить познавать Мир, размышлять, наслаждаться Прекрасным, самосовершенствоваться…

Ах ты, господи! Вот пусть она представит Великий Космический Разум — в виде гигантского костра, который освещает самые мрачные ледяные закоулки Вселенной. Костёр трещит, рассыпает мириады искр: они летят, на мгновения вспыхивают и гаснут. Это и есть божии отблески, человеческие жизни. А если не вспыхивать и не сгорать, тогда зачем — костёр?..

— Ду-ду-ду, ду-ду-ду, — передразнила ящерка. — Надоел, долдон.

И ускользнула — навсегда.

***

Сейчас Зеня смотрел на девушку с шестом, на её простое круглое лицо. Думал: какая она? Стала бы благодарно внимать, оценила бы его пылкие монологи? Это был его критерий при выборе спутницы жизни. Сами женщины даже не подозревали, что проходят мысленный строгий Зенин тест на пригодность.

Они уже въезжали в город. Зловредный водила не притормозил, хотя Зеня просил. Даже слегка согнулся в поклоне, приобнял шофёрское кресло и подпустил в голос заискивающие нотки. Просто насмешливо скосил на Зеню круглый, наглый петушиный глаз — и прибавил газу.

Может, помнил, как Зеня крутил регуляторы на панели. А может, просто нравилось чувствовать себя хозяином положения. Такие вот деревенщины, которые ещё недавно, извините, попу лопухами подтирали — им дай насладиться маленькой властью. Каждый суслик в поле агроном. Вот и в книгах пишут: "Нет ничего противнее раба, дорвавшегося до власти".

Ну, что же. По крайней мере, на автовокзале можно заскочить в туалет. Пока сидел — вроде ничего, а как встал — резко напомнила о себе выпитая на дорогу привокзальная литровая бутылка воды. Жизнь научила Зеню терпеливо, покладисто, философски относиться к невзгодам и коллизиям, даже из них извлекая маленькие выгоды.

***

Выбрался из автобуса, рысью побежал к платному туалету (20 рублей). Туда же устремились пассажиры, в основном, женщины.

Женщины — они по природе слабые, сырые, водянистые. А кабинки одинаково маленькие для «М» и «Ж». Справедливей было бы дамские комнаты проектировать просторней, учитывая их (женщин) нежную физиологию. Но разве (едко думал Зеня) наши господа проектировщики думают о справедливости и о тонкостях дамской физиологии?

В итоге кабинка «М» пустовала, а у кабинки «Ж» нервничала очередь. Стоянка автобуса всего пять минут. В самом конце очереди пристроилась светловолосая женщина с девочкой.

— А вы пройдите в мужскую уборную, — благородно предложил Зеня. Он помыл руки и сушил их воздушным полотенцем. — Там чисто.

— Ой, а если зайдут?

— Я покараулю.

Когда женщина с девочкой проскользнули в запретную кабинку, — встал перед дверью и угрожающе, богатырски развернул плечи. Попробуй кто только! Но никто не покушался.

— Скажите там, чтобы без нас не уезжали! — звонко крикнула кудрявая голова, торчащая из соседней женской кабинки — тем, кто уже управился.

— А сколько вас?

— Раз, два, три… Четыре! — дисциплинированно пересчитала очередь и саму себя.

***

Зеня невольно слушал, как за хлипкой перегородкой женщина уговаривала девочку: «Пис, пис, пис». Эх, вот бы ему такую жену и лапочку-дочку...

Когда мать и дитя, раскрасневшиеся и немножко растрёпанные, выскочили… За красным автобусом вихрился бензиновый дымок. Их забыли посчитать!

Зеня выбежал на дорогу, заорал, замахал руками. Автобус скрылся за поворотом.

— Как же вашу сумку и коляску никто в проходе не заметил?! Что валяются ничейные вещи-то?

— Я их под ваше сиденье подальше затолкала, — всхлипнула женщина. Она была растеряна и напугана. Зеня взял инициативу в руки, подхватил женщину и девочку, повлёк в здание автовокзала.

У кассы клубился народ на последние предвыходные рейсы — не пробиться. На уговоры: «Нам только спросить» — угрюмо и плотно смыкал ряды. Зеня покопался в портфеле, извлёк фуражку с зелёным околышем, внушительно нахлобучил на лоб.

— Па-звольте! Расступитесь, граждане!

Не сразу, не охотно, с опаской, ворча — перед фуражкой расступились. То-то!

Зеня ввёл в курс дела кассиршу. Она, поглядывая на бархатный лоснящийся околыш и лаковый козырёк, шустро набрала номер сотового лихача-шофёра.

За потеряшками возвращаться тот наотрез отказался — выбьется из графика. Но пообещал сумку и коляску по приезде сдать в бюро находок. Также кассирша безропотно выдала на завтра бесплатные взрослый и детский билеты. На сегодня это был последний рейс.

Видно было, что у женщины немного отлегло от сердца. Оставалось решить вопрос с ночлегом.

— А давайте у меня переночуйте. Живу один, места хватит, — широко, открыто улыбнулся Зеня. Его предложение прозвучало приветливо и искренне, без поганой двусмысленности. Он, вообще, чувствовал себя на коне, всё у него сегодня получалось.

Светловолосая — её звали Люба — засмущалась, начала отнекиваться. Но вещи, телефон, деньги: ту-ту, уехали в сумке. Коротать ночь на твёрдом пластиковом сиденье?.. Вздыхая, согласилась. Утомлённая девочка уронила головёнку на Зенино плечо, едва он взял её на руки.

— Муж, поди, вас с дочкой потеряет? — сделал осторожную вылазку Зеня.

— А я не замужем, — легко призналась Люба. Зеня в душе возликовал, взмыл, как орёл молодой.

— Хотите, отгадаю вашу профессию? Вижу вас в белом халате… Воспитатель? Повар?

— Медсестра, — удивлённо засмеялась Люба. Зеня возликовал вторично, только что не взбрыкнул. Медсестра в доме — давление померит, таблетку даст, массаж сделает.

— А вы, видать, человек при должности, — кивнула Люба на фуражку. — Не могу понять, кто?

— Да никто! — весело и простодушно откликнулся Зеня. — На барахолке за копейки приобрёл. Нужная, скажу вам, вещь. Использую в крайних ситуациях. Народ у нас, знаете… Трудный у нас народец, трусоватый. Инвалида безногого без очереди не пропустит. С ребёнком — не пропустит. По похоронной телеграмме — ни боже мой. А фуражечку — сию минуту, чего изволите. Магическое действие оказывает. На всех оказывает — проверено!

— Мама, хочу пирожки с мяском! — девочка пальчиком показывала на привокзальный ларёк.

— А зачем нам пирожки с кошатинкой… — пропел Зеня: он изображал из себя лошадку, игриво взбрыкивал долговязыми ногами. — Потому что, какие ещё могут быть пирожки на вокзале? Только с кошатинкой… Иго-го!

Люба сказала: «Бог знает, какие страсти говорите. Ребёнка пугаете кошатиной какой-то».

***

У своего дома Зеня галантно распахнул калитку: «Прошу пожаловать в скромное холостяцкое жилище».

Мурлыча под нос, резал за перегородкой хлеб, помидоры, колбасу. Вбивал в сковороду яйца, вынул непочатую бутылку водки. К его удивлению, Люба не ломаясь выпила рюмку до дна. Ойкнула, помахала ладошкой у рта. Рот был сочный, яркий. Она нравилась ему всё больше.

— Может, купаться сходим? — предложил он. Как ни старался глядеть мимо туго обтянутой футболкой, наливной Любиной груди — всюду предательски бегающий глаз на них натыкался. — К вечеру вода в пруду тёплая, парная.

Люба покраснела.

— Купальника нету. Да и не умею плавать, ну его.

— Это неосмотрительно, — попенял Зеня. — Не уметь-то плавать. Жить на планете, где вода занимает 70 процентов поверхности, и не уметь плавать, — опасно, знаете… Стихийные бедствия, природные катастрофы, катаклизмы, цунами… Сходим, — умолял он. — Разденетесь за кустиками. И вас, и дочку плавать научу… (Вообразил, как в воде подкладывает ладонь под тугое большое прохладное тело...) - Нет? - вздохнул. - Ну, тогда давайте смотреть телевизор. У меня тарелка, сто каналов.

***

На диване между собой и Зеней Люба усадила девочку, которая уже клевала носиком. И всё равно он чувствовал мощный, ровный жар, идущий от гостьи.

Зеня страстно ненавидел телевизор, поэтому недавно установил тарелку. Смотрел — и на табурете подпрыгивал, щипал себя: такую тупердню гонят, господи боже мой.

Попали на канал с путешествиями, бой с быками. Люба вслух пожалела бычка. Он был измучен, чумаз, под хвостом совершенно по-деревенски напружено какашками. Ему бы на лужке пастись, тёлочек любить.

Зеня оценил увиденное кратко: скотство, дремучесть. Один здесь человек — да и тот бык.

Стал шарить по всем каналам подряд, и ко всему у него был готов ёмкий едкий комментарий. Про футболистов: «Помесь арабских шейхов и шпаны из подворотни. Гонору-то, гонору».

Про экстрасенсов: «Мракобесие. Опиум для народа».

Про передачу «Здорово жить» с Малышевой — «День открытых дверей в дурдоме».

И вообще про телевидение сказал: «Девиз телевидения — всячески поощрять и взращивать Дебилизм и Пошлость. А инакомыслие — подавлять и искоренять в зачатке».

Себя Зеня ощущал инакомыслящим и гонимым.

— «Ворониных» смОтрите? А я смотрю, полезно иногда похихикать. — По ходу действия знакомил с героями: — Видите, глава семьи с расстёгнутой ширинкой? Отъявленное хамло. Жена его, крашеная блондинка — хабалка. Сын — подкаблучник. Сноха Вера — стерва. Дочурка — та ещё стервочка растёт, мамаше сто очков форы вперёд даст. Вторая сноха вроде ничего — да и та, между нами — полная курица. Смотреть противно.

— А зачем смотрите?

— А?

— Смотрите зачем, говорю? Если противно.

Как тут объяснить. Зеня уже не мог без телевизора. Это было что-то вроде необходимой ежедневной порции желчегонного. Или наркотика.

***

Было уже поздно. Разложили диван, девочку уложили к стене.

— А вы как же?

— А я в сенях сплю. Там не жарко и полог от комаров, — в горле у Зени пересохло, голос дрожал.

Люба зевала, ей давно хотелось снять тесную футболку и тугую джинсовую юбку. Но хозяин всё торчал рядом. Пришлось лечь в одежде и натянуть до подбородка простыню. Зеня присел рядом:

— Как бы сказать проще, Любаша — про любовь… Ведь пространство вокруг нас пронизано, буквально напОено любовью. Все хотят любить и быть любимыми. Любви, дайте любви! Это называется: стоять по горло в воде и умирать от жажды, - его голос набирал силу и громкость:

- Слышали притчу, Любаша? Замерзающий путник сидит перед холодной печью и требует: «Почему ты холодна ко мне, согрей меня». Ему не приходит в голову принести хворост и зажечь огонь — тогда печь щедро поделилась бы с ним теплом. Несчастье в том, Любаша, что люди всё усложняют, а надо быть проще…

Он кашлянул:

- У вас простынка сбилась, дайте подоткну… Чтоб мягонько было… — Зеня тяжело задышал, хотел уткнуться в белую гладкую шею.

Любе надоели шевеление и возня. Локтем отпихнула дрожащие Зенины руки и больно попала по его слабой переносице. Грубо сказала:

— Уйдите, а? Устала как пёс, спать хочу. А будете приставать — уйду на вокзал.

И, отворачиваясь и засыпая, с досадой пробормотала:

— Вот ещё, привязался. Долдон.

***

Зеня вышел на крылечко. Стоял, задрав голову, зажав пальцем ноздрю, чтобы не капало.

Что ж, Люба оказалась не его женщина. Но Зенина половинка найдётся, просто нужно упорно искать. Вон сколько звёздных точек в небе: попробуй, отыщи среди них единственную. А ведь где-то светит она, его звёздочка ненаглядная, Вселенская искорка…

Зеня подождал, пока уймётся кровь и в душе уляжется неприятный осадок. И пошёл спать в сени.

Надежда Нелидова